Людовик взошёл на трон, будучи 4-летним мальчиком. В тот же год французская армия одолела испанцев при Рокруа, а ещё через 5 лет окончилась Тридцатилетняя война. Хотя противостояние Франции и Испании продолжалось, Париж находился в более выгодном положении. Однако внутренняя ситуация страны была не настолько благополучна. Во Франции бушевала гражданская война, целью которой было ограничить власть короля. Уже тогда юный Людовик пообещал себе, что будет править самостоятельно.

В становлении Людовика XIV большую роль сыграл выдающийся министр, кардинал Мазарини. Именно он одолел Фронду (политическая оппозиция) и заключил выгодный мир с Испанией. Вскоре он скончался и 18-летний король прибрал к своим руками всю полноту власти.

Следующим политическим жестом стал переезд монарха в Версальский дворец, где он собрал вес цвет нации. Резиденция короля поражала своим великолепием, а её удалённость от столицы защищала Людовика от оппозиционеров. Кроме того, монарх оградил себя простого народа, что символизировало его абсолютную власть.

Окружив себя лучшими представителями французской нации, король отбирал своих министров и делал это довольно удачно. К примеру, Жан-Батист Кольбер, выдающийся финансист. Именно благодаря его стараниям и таланту, Людовик имел средства для проведения завоевательных походов. Впрочем, не только деньги обеспечивали блестящие победы французской армии. Талантливейший военный министр Лувуа и целый ряд преданных полководцев самоотверженно сражались за Францию и короля!

С 1672 по 1678 год Людовик воевал с Голландией и, хотя французам пришлось отступить, был заключён выгодный мир, вследствие которого Франция присоединила Франш-Конте и другие города в Южных Нидерландах. Позже Людовик обратил своё внимание на Германию и раз за разом приобретал новые приграничные города.

Находясь на пике своего могущества, Людовик практически полностью подчинил себе европейских монархов, однако те, под страхом его агрессии, вынуждены были создавать новые альянсы. Вследствие войн 1688 и1689-1697 годов, на Францию обрушился голод, а после войны за Испанский трон страна и вовсе оказалась на грани иностранного вторжения. Силы Франции были истощены, а на внешней политической арене появился новый серьёзный конкурент – Великобритания. Впрочем, это уже мало интересовало Людовика. В 1715 году, в возрасте 76 лет, Король-Солнце покинул этот мир.

С середины 17 века неограниченная власть во Франции принадлежала королю Людовику XIV.
Жизнь при французском дворе подчинялась строгому этикету и представляла собой бесконечно длящийся спектакль, главным действующим лицом которого был король.
Франция, достигшая в этот период небывалого экономического подъема, оказывала большое политическое влияние на другие страны, французский язык стал международным.
Более того, Франция начинает экспортировать модные туалеты и предметы роскоши, сопутствующие моде, - кружева, перчатки, бижутерию, шелковые чулки. В 1672 г. во Франции был основан первый журнал мод - «Mercure galante». Французские моды покорили Европу.
К 17 веку в искусстве сложился стиль барокко - парадный, величественный, декоративный, чопорный. В нем наиболее полно отразились вкусы аристократии того времени. Интерьер стал ярким, красочным - хрустальные люстры, отражающиеся в светлых блестящих полах, расписные потолки, гобелены, множество серебряных безделушек, мебель из черного дерева, инкрустированная золотом и перламутром. С этой фееричностью интерьера гармонировали пышные, украшенные массой драгоценностей, костюмы. Появились новые эстетические представления, для которых красота заключалась в богатстве, монументальности, красочности одежд, на фоне которых сам человек потерялся.

Мужской костюм

"От башмаков до шляпы - банты, ленты, банты,
ленты!.. Распустят до пояса парики из пакли,
штаны наденут, широкие, все в складках -
пузырями, камзол кургузый, рубашку выпустят
сборками над тощим животом!"
Ж. Б. Мольер

Людовик XIV вступил на престол еще ребенком, и за него правила регентша-мать, королева Анна Австрийская. В этот период мода приобрела оттенок «детскости»: подражая малолетнему королю, придворные и аристократическая знать носили короткие курточки и длинные волосы. Важной деталью костюма этого времени была белая рубашка с напуском на талии, пышными длинными рукавами и кружевными манжетами, которые в нескольких местах перевязывались лентами. Поверх рубашки вместо пурпуэна надевали короткую распашную курточку с короткими рукавами («брасьер»), частенько из отдельных лент, скрепленных выше локтя. Из-под них выглядывали манжеты рубашки. Пояс шоссов закрывала маленькая баска.
Пышные широкие панталоны завязывали над коленями; под них надевали белые шелковые чулки с кружевными подвязками - «канонами», чаще всего черного цвета. Поверх панталон носили ставшие модными штаны «ренграв», похожие на женскую юбку; из-под них было видно кружево канонов.
Сверху только на левое плечо накидывали недлинный плащ.
В 1665-1670 гг. в мужском костюме произошли некоторые изменения. Теперь он выглядит строже, вместо коротенького брасьера стали надевать длинный, почти до колен, распашной кафтан - «жюстокор». Вначале его носили военные, но затем он превратился в повседневную и даже придворную одежду.
Жюстокор плотно облегал фигуру, имел длинную талию, множество пуговиц и был пышно украшен впереди. Рукава вначале короткие, позже удлинились, и у них появились широкие цветные манжеты, из-под которых выпускались пышные кружевные манжеты рубашки. Жюстокор застегивался только на груди и до талии, поверх него расправлялось жабо рубашки.
По талии жюстокор можно было подпоясать широким шарфом, который завязывали на боку бантом.
Шили жюстокоры из полосатой ткани, с расходящимися веером складками по бокам.
В мужском костюме появились карманы. У жюстокора впереди было два кармана с клапанами, но их форма и положение часто менялись. Эта одежда дополнялась эполетом из лент на правом плече и перевязью лпя шпаги. Для зимы шили жюстокоры на меху.
Под жюстокор поверх рубашки надевали «весту» - распашную куртку, которая застегивалась на талии до середины груди, чтобы было виднее жабо рубашки.
В 1670-е гг. у жюстокора появились разрезы на полах: задний был предназначен для верховой езды, а боковой - для продевания в него шпаги: шпагу в это время носили уже не поверх кафтана, а под ним.
Шоссы теперь были узкими, более строгими (отсутствовала отделка из лент и кружев) и застегивались под коленом на пуговицу.
Все дворяне носили шпагу - штатские на поясной портупее, военные - на перевязи через плечо.
Верхней одеждой были плащ без рукавов с широким отложным воротником и плаще короткими рукавами, который застегивался на пуговицы («брандебур»).
К 80-м гг. мужской костюм стал еще строже и еще темнее по цвету. Моду диктовал король, в последние годы жизни попавший под влияние иезуитов.
В это время повсеместно начали носить большие муфты, которыми пользовался сам король. Кроме них костюм дополняли перчатки, шпага, часы в виде луковицы, а щеголи носили еще и трость с набалдашником.

Женский костюм

Женский костюм, как и мужской, к середине 17 века тоже стал меняться, особенно в деталях. Под влиянием стиля одежда стала ярче, пышнее. Если в 50-60-е гг. женский костюм сохранял естественные формы и мягкость линий, то уже к 70-м гг. он приобрел вычурность.

Талия зауживается и становится длиннее, узкие рукава украшаются оборками, у юбки появляется шлейф.
Изменилась форма декольте: первоначально овальная, она постепенно превратилась в неглубокое каре. Воротник исчез, вырез лифа обшивался оборкой или кружевами. Одна из излюбленных отделок лифа - «лестница» - декодирование его бантами по всей длине, от выреза до талии (при этом банты сверху вниз уменьшались). Пикантность придавали свободно падающие на декольте завитые локонами волосы.
Рукава платья узкие и укороченные обшивались широкой кружевной оборкой.
В этот период, как и прежде, женщины одновременно носили два платья. Верхнее шилось из дорогих плотных тканей с распашной юбкой, прикрепляемой к лифу шнурками. Сзади у юбки был шлейф, а впереди и с боков ее часто подбирали и заворачивали в виде валиков. Нижнюю юбку нарядно отделывали кружевами и оборками.
В холодное время года женщины накидывали на плечи меховой палантин, а руки защищали бархатными на меху муфтами и длинными, до локтя, перчатками.
Во время прогулок дамы дополняли костюм тростью или зонтиком.

слева: туалет придворной дамы с баской и шляпой а-ля-Рубенс

справа: платье придворного кавалера

слева: мушкетерская мода, шляпа а-ля-Рубенс, сапоги-ботфорты

справа: платье горожанки

слева: парадное платье и прическа-фонтаж

справа: костюм придворного

Обувь

В 17 веке мужчины носили высокие (выше колена) сапоги-ботфорты. Привилегией дворянства были туфли на красном каблуке.
К концу века каблук стал ниже, у туфель исчезают розетки и банты, но появляются большие языки («клюши»).
Для верховой езды мужчины носили высокие узкие сапоги.
Туфли знатных дам шились из бархата или парчи, с узким заостренным носком, на высоком, выгнутом «французском» каблуке.

Прически и головные уборы

В эпоху Людовика XIV вошли в моду парики, состоявшие из массы длинных локонов чаще всего белокурого цвета, расчесанных на пробор посередине.
На лице дворянина красовалась бородка в виде узенькой полоски под нижней губой и две полоски усиков («а la roi»).
В 70-е гг. цвет парика становится каштановым и увеличивается его объем. Парик становится похожим на львиную гриву. При таком обилии волос на голове, с лица они полностью исчезают - даже те крохотные усы, которые еще совсем недавно украшали верхнюю губу.
В 1-й половине 17 века мужчины носили шляпы конической формы с жесткими широкими полями, украшенные страусовыми перьями и лентами.
Во 2-й половине 17 века их сменили треуголки. Круглая широкополая шляпа превращалась в треуголку постепенно: расширившиеся поля шляпы стали вначале загибать по бокам вверх с двух сторон, а затем и с трех. Чтобы поля держали форму, их укрепляли проволокой. Шляпу украшали перьями и надевали обычно углом вперед.
Прически 2-й половины 17 века отличаются большим разнообразием. В 60-е годы волосы расчесывали на прямой пробор, над висками пышно взбивали, а на плечи спускали два длинных завитых локона. В 70-е гг. локоны рядами высоко укладывали - эта прическа напоминала мужской парик. Среди придворных дам был моден так называемый «узел смирения» - гладкая прическа с узлом, сколотым на затылке.
В 90-е гг. в моду входит прическа «фонтанж». Она представляла собой комбинацию уложенных рядами локонов и изогнутого каркаса, которому придавали самые разные формы и украшали рядами полотняных оборок, лентами, бантами, кружевом и пр. Различалось более ста видов фонтанжа - в зависимости от формы, цвета, отделки, и каждая его часть имела свое название - «кошка», «мышка» и т.д.

Украшения и косметика

Косметикой в 2-й половине 17 века пользовались и женщины, и мужчины. Щеголи румянились, чернили брови, наклеивали на лицо мушки, ничем не отличаясь в этом от дам.
Мужской костюм украшался массой драгоценных украшений; бантом с длинными концами, который прикреплялся к левому плечу; перчатками, украшенными лентами и кружевами. В 60-е гг. вошел в моду галстук, или шейный платок - «кроат». Он заменил большие отложные воротники. Кроат обматывали вокруг шеи и завязывали впереди бантом. Эта манера носить галстук была перенята у французских солдат, которые, в свою очередь, заимствовали его у хорватских солдат, составлявших личные полки Людовика XIV («cravate» - искаженное «хорват»). Позднее кроат уже не завязывался бантом, его концы закладывали за борт весты.
У дам особенной популярностью пользовались черные мушки, которые наклеивали на лицо, шею и грудь, привлекая взгляд к определенным местам внешности. Мушки вырезались из черной шелковой или бархатной ткани. Эта имитация родинок пришла с Востока: арабы и персы считали родинку естественным украшением. Дамский туалет дополнялся ювелирными украшениями - кольцами, серьгами, ожерельями и пр., а также веером.

Источник - "История в костюмах. От фараона до денди". Автор - Анна Блейз, художник - Дарья Чалтыкьян

Часть вторая

Время Людовика XIV на Западе, время Петра Великого на Востоке Европы

I. ВНУТРЕННЯЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ЛЮДОВИКА XIV В НАЧАЛЕ ЕГО САМОСТОЯТЕЛЬНОГО УПРАВЛЕНИЯ

Эпоха Людовика XIV

Портрет Людовика XIV в молодости. Художник Ш. Лебрен, 1661

При имени Людовика XIV мы представляем себе государя, который перешел границу, отделяющую европейского самодержца от азиатского деспота, который, согласно учению Гоббса, хотел быть не главою государства, а душою его, пред которым, следовательно, подданные являлись существами безличными, бездушными, а государство, животворимое государем, проникнутое им, как тело духом, разумеется, составляло с ним одно существо. «Государство – это я!» – говорил Людовик XIV. Каким же образом один из королей французских мог достигнуть такого представления о своем значении и, главное, не ограничился одним представлением, но прилагал мысль к делу, и прилагал беспрепятственно?

Всегда какое-нибудь народное движение, потрясение, переворот, истомляя государственный организм, потрачивая много народных сил, заставляют общество требовать успокоения, требовать сильной власти, которая бы избавила от смуты и дала отдохнуть, собраться с силами, материальными и нравственными. Во время малолетства Людовика XIV мы видим во Франции сильную и продолжительную смуту, которая истомила общество и заставила его желать крепкого правительства. Это требование было тем сильнее, чем бесплоднее оказалось движение, направленное против власти; люди, хотевшие ограничить королевскую власть для того, чтобы, по их словам, вывести народ из невыносимо тяжкого положения, – эти люди, поволновавшись, покричавши и подравшись, не сумели сделать ничего для облегчения народа. Движение, принимавшее было сначала очень серьезный характер, кончилось комически. Такой исход движения, такое разочарование относительно попыток к новому, к переменам надолго отбивали охоту к ним и тем более поднимали значение старого порядка, к которому обращались теперь как к единственному средству спасения. Таким образом двадцатидвухлетний король принимал власть из охладевших рук Мазарини при самых благоприятных обстоятельствах для власти и по характеру своему был вполне способен воспользоваться этими обстоятельствами.

Людовик XIV вовсе не принадлежал к тем гениальным историческим деятелям, которые творят для своего народа новые средства исторической жизни, которые оставляют потомству богатое наследство в идеях, людях и силах материальных, – наследство, которым народ живет века после них. Напротив, Людовик получил богатейшее наследство; оно состояло в стране, благословенной природою, в энергическом, сильном духовными средствами народе, в чрезвычайно удобно расположенной и округленной государственной области, окруженной слабыми соседями: полумертвою Испанией, раздробленными и потому бессильными Италией и Германией, ничтожною по своим военным средствам Голландией; Англия была занята тяжелою выработкою своих правительственных форм и не могла оказывать влияния на континент; наоборот, король ее позволял себе подчиняться влиянию могущественного государя Франции. Кроме того, богатое наследство Людовика XIV состояло в даровитых людях: знаменитости военные, административные, литературные, которыми блестит царствование Людовика XIV, были унаследованы, а не отысканы им. Но, воспользовавшись богатыми средствами, доставшимися по наследству, Людовик истощил их, а новых не создал и оставил после себя Франции банкротство – банкротство не финансовое только, – деньги дело нажитое, – но, что всего хуже, банкротство в людях. У Людовика не было главного дарования государей – отыскивать и приготовлять людей. Рожденный властолюбивым, он воспитался во время Фронды, когда королевская власть терпела такие сильные оскорбления.

Но люди, оскорблявшие королевскую власть, не сумели сами ничего сделать, и с раздражением, ненавистью к народным движениям, к демагогам в молодом короле соединилось глубокое презрение к ним – вот чувство, которое воспитала в Людовике Фронда. Он был властолюбив, самолюбив и энергичен, приписывал народные движения тому, что вместо короля управлял первый министр, который не мог внушать такого уважения, против которого легко было вооружиться и словом и делом, и потому хотел управлять сам; но, чем долее управлял, тем более привыкал смотреть на себя не как на главу, но как на душу государственного тела, начало животворящее, как на солнце, с которым любил себя сравнивать, – тем более неприятны становились для него люди, которые были также солнца, блистали своим, незаимствованным светом; особенно неприятны были Людовику люди образованные, потому что он сознавал в себе большой недостаток образованности, а чувство превосходства других над собою было для него невыносимо. Но в нерасположении к людям сильным, самостоятельным по характеру, положению в обществе, дарованиям и образованности и причина того, что Людовик не мог заменять сходившие с поприща знаменитости другими и завещал Франции банкротство в людях.

А между тем блеск царствования был таков, что ослеплял современников и потомков, и Людовик умел явиться для своего народа великим королем: как же он успел это сделать? Мы видим, что из королей французских двое отличались особенно национальным характером – Франциск I и Генрих IV, но Людовик XIV превосходил их в этом отношении. В описываемое время главные из западноевропейских народов по характеру своей деятельности, по отношению друг к другу могли быть олицетворены таким образом: один – человек очень умный, деятельный и деловой; он постоянно занят, и занят исключительно своими ближайшими интересами, отлично обделал свои дела, разбогател страшно; но он при этом не общителен, держит себя в стороне, неуклюж, не представителен, не возбуждает к себе сочувствия в других, принимает участие в общих делах только тогда, когда тут замешаны его собственные выгоды, да и в таком случае не любит действовать непосредственно, но заставляет работать за себя других, давая им деньги, как разбогатевший мещанин нанимает вместо себя рекрута: таков англичанин, таков английский народ. Другой человек – очень почтенный, но односторонне развившийся, ученый, сильно работающий головою, но еще не могший, по обстоятельствам, укрепить свое тело и потому неспособный к сильной физической деятельности, без средств отбивать нападения могущественных соседей, без средств поддержать свое значение, заставить уважать свою неприкосновенность при борьбе сильных – это немецкий народ. Третий человек, подобно второму, не мог, по обстоятельствам, укрепить свое тело; но южная, живая, страстная натура кроме занятий наукою и особенно искусством требовала практической деятельности. Не имея способов удовлетворить этим потребностям у себя дома, он часто уходит к чужим людям, предлагает им свои услуги, и нередко имя его блестит на чужбине славными подвигами, обширною, славною деятельностию – таков итальянский народ. Четвертый человек смотрит истомленным, но, как видно, он крепкого телосложения, способен к сильной деятельности, и, действительно, он вел долгую, ожесточенную борьбу за известные интересы, и никто в то время не считался храбрее и искуснее его. Борьба, в которую он страстно ушел весь, истощала его физические силы, а между тем интересы, за которые он боролся, ослабели, сменились другими для остальных людей; но он не запасся другими интересами, не привык ни к каким другим занятиям; истомленный и праздный, он погрузился в долгий покой, по временам судорожно обнаруживая свое существование, беспокойно прислушиваясь к призывам нового и в то же время оттягиваясь закоренелыми привычками к старому, – это народ испанский.

Но больше всех этих четырех членов нашего общества обращает на себя внимание пятый, ибо никто из них не одарен такими средствами и не употребляет таких усилий для возбуждения к себе всеобщего внимания, как он. Энергический, страстный, быстро воспламеняющийся, способный к скорым переходам от одной крайности к другой, он употребил всю энергию на то, чтоб играть видную роль в обществе, приковывать к себе взоры всех. Никто больше и лучше его не говорит; он выработал себе такой легкий, такой удобный язык, что все принялись усваивать его себе, как язык более других общественный. У него такая представительная наружность, он так прекрасно одет, у него такие прекрасные манеры, что все невольно смотрят на него, перенимают у него и платье, и прическу, и обращение. Он весь ушел во внешность; дома ему не живется; долго, внимательно заниматься своими домашними делами он не в состоянии; начнет их улаживать – наделает множество промахов, побурлит, побушует, как выпущенный на свободу ребенок, устанет, потеряет из виду цель, к которой начал стремиться, и, как ребенок, даст себя вести кому-нибудь. Но зато никто так чутко не прислушивается, так зорко не приглядывается ко всему, что делается в обществе, у других. Чуть где шум, движение – он уже тут; поднимется где какое-нибудь знамя –- он первый несет это знамя; выскажется какая-нибудь идея – он первый усвоит ее, обобщит и понесет всюду, приглашая всех усвоить ее; впереди других в общем деле, в общем движении, вожак, застрельщик и в крестовом походе, и в революции, опора католицизма и неверия, увлекающийся и увлекающий, легкомысленный, непостоянный, часто отвратительный в своих увлечениях, способный возбуждать к себе сильную любовь и сильную ненависть – страшный народ французский!

Среди угловатого и занятого постоянно своим делом англичанина, ученого, трудолюбивого, но вовсе не привлекательного немца, живого, но неряшливого, разбросавшегося итальянца, молчаливого, полусонного испанца – француз движется неутомимо, говорит без умолку, говорит громко и хорошо, хотя и сильно хвастает, толкает, будит, никому не дает покоя; другие начнут борьбу нехотя, по нужде – француз бросается в борьбу из любви к борьбе, из любви к славе;, все соседи его боятся, все с напряженным вниманием следят, что он делает. Иногда кажется, что он угомонился, истомленный внешнею борьбой, занялся своими домашними делами; но эти домашние занятия непродолжительны, и неугомонный народ опять является на первом плане и опять волнует всю Европу. Всюду играть самую видную роль, овладевать всеобщим вниманием, приковывать к себе взоры всех, производить самое сильное впечатление – главная цель француза: отсюда – стремление к внешности, к изяществу в манерах, одежде, языке, мастерство показать себя и свой товар лицом, отсюда театральное мастерство – мастерство играть роль, соответствующую положению. И вот Людовик XIV, истый француз, умеет с неподражаемым искусством разыгрывать роль короля. Прельщенные этою мастерскою игрой, другие государи тщетно стараются подражать великому королю; но никто не в состоянии так наслаждаться мастерскою игрой, мастерскою постановкою пьесы, в таком восторге рукоплескать великому актеру, как сами французы, знатоки и мастера дела. Людовик XIV, полный представитель своего народа, явился в глазах последнего великим королем; блеску и славы было много, Франции дано было первое место, и славолюбивейший, страстный к блеску народ не мог оставаться неблагодарным к Людовику, точно так же как столетие спустя остался прикованным к имени человека, покрывшего славою Францию, хотя исход деятельности того и другого вовсе не соответствовал началу.

Фуке и Кольбер

Принявши правление с твердым решением никогда не выпускать его из рук, заставлять все относиться к себе, Людовик XIV должен был прежде всего встретиться с явлением, от которого, как он хорошо должен был помнить, пошла Фронда, – с страшным финансовым расстройством, с крайне печальным состоянием податного сословия. Земледельцы страдали от тяжести податей, простиравшихся в 1660 году до 90 миллионов, но не все эти деньги поступали в казну вследствие больших недоимок; у крестьянина, не могшего заплатить подати, брали все и, наконец, кидали его самого в тюрьму, где сотни несчастных погибали от дурного содержания; купцы и промышленники жаловались на высокие пошлины, которыми были обложены вывозимые и ввозимые товары. Главноуправляющим финансами был Николай Фуке, человек блестящий и способный обмануть неопытного своими познаниями и способностями, но в сущности человек вовсе не серьезный, внимание которого обращено было не на то, чтоб улучшить финансы улучшением положения податных людей, но чтобы пользоваться доходами для удержания своего выгодного места. Мазарини поддерживал его как человека, который умел доставать деньги по первому требованию министра, а как Фуке доставал деньги, до этого Мазарини не было никакого дела. Но кроме первого министра Фуке старался на казенные деньги купить себе расположение и подпору всех влиятельных людей: считали, что он ежегодно раздаривал до четырех миллионов. Фуке думал обольстить и короля блестящими проектами, но Мазарини завещал Людовику другого человека, понадежнее Фуке: это был Жан Батист Кольбер.

Кольбер был сын реймского купца (родился в 1619 году) и получил первоначальное образование, какое тогда считалось достаточным для купеческих детей; по-латыни выучился он 50-ти лет, когда уже был министром; не имея времени заниматься дома латынью, он брал учителя с собою в карету и учился дорогою. Он скоро бросил торговлю и сделался юристом, потом занялся финансами и был представлен Мазарини министром Летеллье. Мазарини взял его к себе в управляющие, поручил ему все свои частные дела, но нередко употреблял его и в делах государственных. Опираясь на доверие кардинала, Кольбер решился начать борьбу с страшным Фуке, который, чтоб сокрушить противника и его покровителя, решился привести в движение все свои громадные средства, прибегнуть, если бы понадобилось, и к новой Фронде, но в это самое время Мазарини умирает. Фуке вздохнул свободно, но, говорят, что Мазарини, умирая, сказал королю: «Государь! Я всем вам обязан, но я рассчитываюсь с вашим величеством, оставляя вам Кольбера».

Людовик, нисколько не лишая, по-видимому, Фуке своего доверия, приблизил к себе и Кольбера, который каждый вечер доказывал ему неверность докладов, подаваемых Фуке по утрам. Король решился отделаться от Фуке, но должен был долго хитрить, притворяться, приготавливаться: так был страшен главноуправляющий финансами! Наконец во время путешествия Людовика в Бретань Фуке, сопровождавший короля, был арестован в Нанте и отвезен в замок Анжер. Людовик объявил, что принимает на себя управление финансами при помощи совета, составленного из людей честных и способных; председателем совета по имени был назначен маршал Вилльруа, делал же все Кольбер под скромным званием управляющего (intendant); только в 1669 году он получил звание статс-секретаря с департаментом, в котором соединялись разнообразные ведомства: морское, торговли и колоний, управление Парижем, церковные дела и т. д. Знаменитые деятели обладают обыкновенно историческим смыслом, умеют соединять настоящее с прошедшим, соединять свою деятельность с деятельностью славных предшественников: так и Кольбер изучал деятельность Ришелье и питал глубокое уважение к знаменитому кардиналу. В совете при рассуждении о важных делах он всегда обращался к памяти Ришелье, и Людовик подсмеивался над этою привычкою Кольбера: «Ну вот сейчас Кольбер начнет: «Государь! Этот великий кардинал Ришелье и проч.».

Вскоре после ареста Фуке король учредил следственную комиссию для открытия всех злоупотреблений, вкравшихся в финансовое управление с 1635 года. В указе об учреждении комиссии говорилось, что финансовые беспорядки, как удостоверился король, были причиною всех бедствий народа, тогда как небольшое число лиц незаконными путями нажило быстро громадные состояния, почему король решился строго наказать хищников, истощавших финансы и разоривших провинции. Шестая часть штрафов назначена доносчикам. Люди, участвовавшие в прежнем финансовом управлении, предложили 20 миллионов, чтобы только не начинали следствия; вопреки мнению нового финансового совета Людовик не согласился на эту сделку и приобрел большую популярность в низших слоях народонаселения. В церквах читались увещания: требовалось от всех верных, чтоб они под страхом отлучения доносили о финансовых злоупотреблениях. Между тем начали процесс Фуке: в бумагах его захвачена была не только политическая и любовная переписка, выставившая в невыгодном свете столько знатных мужчин и женщин, но и план открытого возмущения, относившийся к 1657 году, когда он ждал ареста от Мазарини.

Людовик, который благодаря впечатлениям Фронды приходил в болезненное состояние при слове «возмущение», был страшно раздражен и принял слишком большое для короля участие в следственном деле; притом молодые силы впервые расправились в борьбе; Людовику приятно было показать свою власть, свое неумолимое правосудие и вместе показать народу, что чего не умели сделать восстанием против власти, то сделает власть и освободит народ от людей, съедавших его достояние. Фуке нашел многочисленных защитников: за него было судебное сословие, ревнивое к своей независимости и понявшее направление молодого короля; за него были придворные, привыкшие к щедрости Фуке и боявшиеся скупости Кольбера; за него были люди, им облагодетельствованные, потому что его щедрость не всегда имела корыстные побуждения; за него были литераторы, художники, женщины, начиная с королевы-матери; за него были Тюрень и Конде; наконец, многим из тех, которые сначала восхищались строгими мерами короля, стало жаль Фуке, доброго, симпатичного Фуке, в характере которого не было черт, особенно оскорбляющих – скупости, надменности, достоинства и недостатки которого были так национальны. Но это восстание за Фуке могло только заставить Людовика сильнее против него действовать.

Фуке перевели в Бастилию, пред которою уже повесили одного из его сообщников, и это не была единственная жертва страшной комиссии. Фуке ловко защищался пред судом, складывая всю вину на Мазарини. Наконец, дело решилось: суд приговорил Фуке к вечному изгнанию с конфискациею имущества, но король вместо смягчения наказания заменил изгнание вечным и тяжким заточением в крепости. Комиссия продолжала свое дело, и цена взысканий достигла громадной цифры – 135 миллионов.

Политика Людовика XIV

Правительство не ограничилось вскрытием и наказанием финансовых злоупотреблений. В отдаленных от правительственного центра провинциях землевладельцы, жившие в своих имениях, позволяли себе всякого рода насилие над подданными своими (sujets), застращенные или подкупленные судьи были на их стороне . В некоторых странах еще существовало крепостное право. В 1665 году назначена была в Клермоне комиссия с правом решать в последней инстанции все гражданские и уголовные дела, наказывать злоупотребления и проступки, уничтожать дурные обычаи . Страх напал на землевладельцев: одни бежали из Франции, другие скрывались в горах, некоторые начали задабривать крестьян, унижаться пред ними, и крестьяне подняли головы и не полагали границ своим притязаниям и надеждам; в одной местности крестьяне купили себе перчатки и думали, что не должны более работать и что король имеет в виду только их одних. Так как землевладельцы, особенно отличавшиеся своим насилием, скрылись из Франции, то 273 человека были осуждены заочно на смерть, на изгнание или на галеры, замки их были разрушены, имения конфискованы. Один из них, барон Сенега, был осужден за то, что вооруженною рукою собирал деньги с отдельных лиц и с общин, препятствовал сбору королевских доходов, требовал с крестьян неположенных работ, сломал церковь, чтоб воспользоваться материалом для своего дома, убил несколько людей; маркиз Канильяк держал у себя 12 разбойников, которых называл своими двенадцатью апостолами, и собирал с крестьян десять податей вместо одной. В том же году по плану Кольбера учрежден был совет юстиции, при открытии которого Кольбер обратился к Людовику XIV с увещанием ввести во всем королевстве одни законы, одну меру и один вес; но эта мера не была приведена в исполнение. Относительно юстиции при Людовике XIV замечательно смягчение наказаний для колдунов: в 1670 году руанский парламент захватил 34 колдуна и четверых осудил на смерть; королевский совет переменил смерть на изгнание; после смертная казнь была удержана только за святотатство, колдунов же предписано всюду наказывать изгнанием, причём жестоким наказанием грозило правительство тем людям, которые обманывали невежд и легковерных мнимыми магическими действиями.

Освободив народ от насилия сильных, хотели направить его к торговой и промышленной деятельности, поднять средства и благосостояние Франции в уровень с средствами и благосостоянием самых цветущих государств Европы, именно Голландии и Англии. В 1669 году издан был знаменитый указ о лесах и водяных сообщениях, восемь лет приготовлявшийся Кольбером в комиссии из 22 членов; означено было качество лесов и пространство, ими занимаемое, указаны меры для сохранения и умножения лесов, правила для рубки и продажи: все эти заботы имели главною целью сохранение материала для кораблестроения. Прорыты были Лангедокский канал для соединения Атлантического океана с Средиземным морем, канал Орлеанский – для соединения Луары с Сеною. Кольбер, как все государственные люди того времени, отправлялся от той мысли, что народы богатеют от торговли и мануфактурной промышленности, и потому задал себе задачу: восстановить упадшие и падающие отрасли промышленности, создать новые, всевозможные виды фабричной промышленности; образовать из купцов и промышленников сильную фалангу, покорную разумному направлению сверху, для обеспечения Франции промышленного торжества посредством порядка и единства деятельности, для получения самого прочного и самого красивого качества в товарах, а этого хотели достигнуть, предписывая работникам одинакие приемы, которые знатоки признали лучшими; отстранить фискальные препятствия, дать Франции надлежащее ей участие в морской всемирной торговле, дать ей возможность перевозить собственные произведения, тогда как до сих пор эта перевозка была в руках соседей, преимущественно голландцев; увеличить и усилить колонии, заставить их потреблять только произведения метрополии и сбывать свои произведения только в метрополию; для поддержания торгового могущества Франции создать военный флот в самых обширных размерах.

С этими целями учреждена была Вест-Индская компания, которой правительство уступило на сорок лет все французские владения в Америке и Африке, ибо вторая снабжала первую черными работниками; учреждена была также Ост-Индская компания с позволением утвердиться на Мадагаскаре, с которым соединяли блестящие надежды, называя его африканскою Франциею; надежды не осуществились, и французские колонии на острове скоро исчезли, но Ост-Индская компания удержалась. Вытребованы были у Порты новые преимущества для французов, и чрез это усилена левантская торговля. Чтоб иметь всегда хороших матросов для военных кораблей, Кольбер придумал такое средство: взяты были все матросы в целой Франции и разделены на три класса; один класс служил год на королевских кораблях, а два других года на купеческих, потом делал то же второй и третий класс, и наконец очередь возвращалась к первому классу служить на королевских кораблях и т. д.; под страхом жестоких наказаний запрещено было французам вступать в военную службу других государств. Для приготовления морских офицеров учреждена была компания гардемаринов (род морской военной школы). Спешили воспользоваться всеми успехами, сделанными в Англии и Голландии относительно кораблестроения, и старались превзойти соседей гигантскими размерами судов; в 1671 году число военных кораблей простиралось до 196. В 1664 году Франция была разделена на три больших торговых округа, и в каждом из них были ежегодные собрания из купеческих депутатов, выбранных по два от каждого приморского или торгового города: собрания имели целию рассмотреть состояние торговли и промышленности и донести о результатах своих наблюдений королю.

В 1664 году Людовик объявил намерение уничтожить зависимость своих подданных от иностранцев относительно мануфактурных произведений, и в следующем же году фабрики возникают со всех сторон. Тариф 1664 года увеличил вывозную пошлину с грубых материалов и удвоил пошлину с привозимых из-за границы мануфактурных произведений, чтоб дать французским фабрикантам дешевые сырые произведения и освободить их от соперничества произведений иностранных; пересмотрены были правила старых цехов, установлены новые цехи, указом определена была длина, ширина и доброта сукон и других шерстяных, шелковых и льняных тканей. Промышленность быстро процвела; толчок, данный энергическим правительством энергическому и даровитому народу, произвел сильное и благодетельное движение, несмотря на односторонность и лишнюю регламентацию. Современники, самые нерасположенные к Людовику XIV, не могли не отдать справедливости этому первому, кольберовскому периоду царствования: «Все процветало, все было богато: Кольбер высоко поднял финансы, морское дело, торговлю, промышленность, самую литературу». Ближайшие потомки по причинам, о которых будет речь после, отнеслись враждебно к деятельности Кольбера, но теперь, после спокойного изучения дела, признано, что целию кольберова управления было создать работающий народ; он говорил, что для него нет ничего драгоценнее в государстве человеческого труда.

Кольбер. Портрет работы К. Лефебра, 1666

«Науки служат одним из величайших украшений для государства, и обойтись без них нельзя», – сказал Ришелье; Кольбер не говорил ничего, не призвавши наперед имени знаменитого кардинала; неудивительно поэтому, что Людовик XIV считал науки и литературу вообще одним из величайших украшений для престола. Это украшение не нужно было создавать, как фабрики или флот: таланты были готовы, стоило только приблизить их к престолу, привести в непосредственную зависимость от него пенсиями, и в 1663 году был составлен первый список литераторских пенсий, в который внесено было 34 писателя; Корнель назван первым драматическим поэтом в свете, а Мольер – превосходным комическим поэтом. Король объявил себя покровителем академии и дал право ее членам приветствовать его в торжественных случаях «наравне с парламентом и другими высшими учреждениями». Академия надписей и литературы получила в это время свое начало в виде придворного учреждения: Кольбер образовал подле себя совет из знающих людей, которые должны были сочинять надписи для памятников, медалей, задавать задачи артистам, сочинять планы для празднеств и их описания, наконец, заниматься составлением истории настоящего царствования. В 1666 году основана Академия наук, хотя в этом отношении Англия предупредила, потому что здесь еще в 1662 году основано такое же учреждение, знаменитое Королевское общество. Академия живописи и скульптур, основанная при Мазариии, получила новый устав; академия архитектуры основана в 1671 году.

В следующем году устроена обсерватория. Королевские благодеяния не ограничились одними французскими писателями; французские посланники при иностранных дворах должны были доставить своему двору сведения о писателях, пользующихся наибольшим почетом, и одни из них привлечены во Францию предложением выгодных должностей, как знаменитые астрономы голландец Гюйгенс, итальянец Кассини, датчанин Ремер; другие получили пенсии, некоторые временные подарки, иные пошли в тайные агенты французской дипломатии; данцигский астроном Гевелий потерял свою библиотеку от пожара: Людовик XIV подарил ему новую, и вот по всей Европе раздались хвалебные гимны в честь французского короля; двенадцать панегириков ему было произнесено в 12 городах итальянских.

Французская литература эпохи Людовика XIV

Разработка источников французской истории, начатая прежде при Ришелье, получила теперь новое оживление. Стефан Балюз, библиотекарь Кольбера, издает и объясняет множество важных исторических актов; самый замечательный его труд – это сборник законодательных памятников времени франкских королей («Capitularia regum Francorum», 1677); в 1667 году начинается громадная деятельность монаха Мабильона, знаменитого изданием памятников и установлением правил, как поверять достоверность исторических источников. Карл Дюфрен Дюканж в 1678 году издал «Словарь средневековой латыни», необходимый для понимания памятников этого времени, потом издал словарь и средневекового греческого языка. Истории еще нет; для нее только приготавливаются материалы, но некоторые вопросы, особенно раздражающие любопытство, уже начинают исследоваться, и здесь, разумеется, слышен еще только лепет младенчествующей науки, не имеющей средств освободиться от разных посторонних влияний, и прежде всего от ложно понимаемого национального чувства. Начали с вопроса о происхождении народа. Как у нас в России при младенческом состоянии исторической науки национальное чувство никак не позволяло принять ясного свидетельства летописца о скандинавском происхождении варягов-руси и заставляло всеми неправдами толковать это свидетельство в пользу славянского происхождения, так и во Франции в описываемое время исследователи никак не хотели признать франков враждебными немцами, завоевавшими Галлию, но старались доказать, что франки были галльскою колониею, поселившеюся в Германии и потом возвратившеюся в прежнее отечество. Поддержкою Кольбера пользовался и знаменитый Гербело, собравший в лексиконной форме множество исследований по истории и литературе магометанского Востока (Восточная библиотека, Bybliotheque orintale).

Но гораздо сильнее, чем пенсии иностранным и своим литераторам и ученым, гораздо сильнее, чем означенные труды, славе Людовика XIV и распространению французского влияния в Европе содействовало образование французского языка и обогащение его литературными произведениями. В эпоху Возрождения необразовавшийся еще французский язык и молодая народная французская литература должны были подвергнуться сильному напору чуждых элементов; под их влиянием язык быстро изменялся. Монтень говорил о своих опытах: «Я пишу книгу для малого числа людей, для малого числа годов: чтобы сделать ее более долговечною, следовало бы написать ее на языке более твердом. Смотря на беспрерывное изменение, которому подвергался наш язык до сих пор, кто может надеяться, что в настоящем своем виде он продержится еще 50 лет? На моей памяти он изменился наполовину». Такая анархия вызвала потребность в правилах: явилось множество грамматик, рассуждений об орфографии, произношении, происхождении языка. Началась сильная борьба между приверженцами той или другой системы: одни утверждали, что надобно писать, как говорят (tete, onete, oneur), другие требовали удержания прежнего правописания (teste, honneste, honneur); противники не щадили бранных выражений, называли друг друга ослами и кабанами; некоторые предлагали доделать язык, дать ему формы, которых, по их мнению, ему недоставало (например, сравнительную степень: belieur, grandieur, и превосходную: belissime, grandissime). С одной стороны, ученые и учащиеся подчинялись влиянию латыни; с другой стороны, обнаруживал сильное влияние язык итальянский вследствие богатства своей литературы, вследствие первенствующего значения, какое имела Италия в эпоху Возрождения, наконец, вследствие моды, господствовавшей при французском дворе.

Молодая французская литература никла под тяжестью этих двух влияний; бедная крестьяночка, по выражению одного писателя, не знала куда деваться в присутствии знатных разряженных дам. Но гордость народная не вынесла унижения, патриоты поднялись против чуждых влияний, обезоруживающих язык, началась борьба, и застрельщицей выступила насмешка, сатира. Еще Рабле подсмеялся над студентом, который искажал свою речь латынью. «Что болтает этот дурак? – говорит Пантагрюэль. – Мне кажется, что он кует какой-то дьявольский язык». «Государь, – отвечает ему один из служителей, – этот молодец считает себя великим оратором именно потому, что презирает обыкновенный французский язык». Труднее было насмешке сладить с итальянским влиянием, потому что оно поддерживалось модою, проводилось женщинами, двором; это было влияние живого языка, живой блестящей литературы, высоко развившегося искусства. Когда осьмидесятилетний Леонард да Винчи явился при дворе Франциска I, то восторг французского общества не знал пределов. С прибытием Екатерины Медичи итальянское влияние стало господствующим при дворе и отсюда проникло и в другие слои общества; французская речь самым смешным образом запестрела итальянскими словами, вносимыми в нее без всякой нужды. Но скоро сатира начала бичевать и эту нелепость, причем особенно сильно ратовал Ганри Этьен («Dialogue du francais italianise»). Эта борьба французской сатиры с итальянским влиянием любопытна для нас еще тем, что напоминает борьбу русской сатиры, борьбу наших Сумароковых, Фонвизиных и Грибоедовых с французским влиянием; приемы французских и русских сатириков одни и те же.

Французские сатирики-патриоты восторжествовали над чуждым влиянием, отстояли свой язык, который стал образовываться, определяться и, в свою очередь, стал стремиться к господству в Европе, благодаря преимущественно знаменитым писателям, которые сообщили ему особенное изящество в своих произведениях. Время было самое благоприятное: Европа стремилась к окончательному определению своих форм жизни, стремилась образовать ряд крепких, самостоятельных народностей, которые, однако, должны были жить общею жизнью; самостоятельность народов, политическая и духовная, требовала развития отдельных народных языков и литератур; но общая жизнь европейских народов требовала также общего языка для международных и ученых сношений. До сих пор для этого употреблялся язык латинский; но потребности нового общества, новые понятия и отношения требовали и языка нового, живого, тем более что люди эпохи Возрождения насмеялись над средневековою латынью, которая все-таки была порождением новых, живых потребностей. Объявивши средневековую латынь явлением безобразным, ученые обратились к цицероновской латыни; на короткое время можно было поработить ей народы еще молодые, с языками и литературами новорожденными; но эти народы начали расти не по дням, а по часам, и скоро узки им стали пеленки речи чуждой, речи народа отжившего, имевшего свой особый строй понятий, непригодный для новых народов.

Таким образом, латинский язык не мог служить более языком, общим для европейских народов; нужен был язык современный, живой. Время языков итальянского и испанского прошло; литературная деятельность народов, ими говоривших, прекратилась, политическое значение ослабело, а между тем Франция выступила на первый план; на французском языке говорил представитель самого сильного государства в Европе, на этом языке говорили при самом блестящем европейском дворе, которому стремились подражать другие дворы, и главное – этот язык окончательно сформировался, отличался легкостию, доступностию, ясностию, точностию, изяществом, которые дал ему целый ряд знаменитых писателей.

Мольер

Из этих писателей мы остановимся только на тех, сочинения которых уясняют состояние современного им общества, – прежде всего остановимся на Мольере. Галлы, по словам Катона, страстно любили сражаться и острить; французы наследовали эти две страсти от предков, и ни одно крупное явление в их общественной жизни не проходило без того, чтобы они не подметили в нем такой стороны, которая дала бы пищу их остроумию. Новорожденная французская поэзия подле любовной песенки (chanson) представляла сатирическую (sirvente). Сильным нападкам сатиры подверглось духовенство: насмешка находит обильную пищу, когда люди ведут себя несоответственно своему возрасту, полу, званию, – следовательно, обильную пищу находили в средние века сочинители французских народных песен в поведении тогдашнего духовенства, вовсе не соответствовавшем христианскому учению, ибо духовенство, по словам песен, «всегда желало брать, ничего не давая, покупать, ничего не продавая». Сатира защищала в народе дело Филиппа Красивого против папы и тамплиеров; она громила папские претензии при Карле V; она громко смеялась над великим расколом в Западной Церкви, когда несколько пап спорили за престол святого Петра. «Когда же кончится этот спор?» – спрашивала сатира и отвечала: «Когда не будет больше денег». Она не щадила вооруженной силы, подмечая в ней хвастовство и буйство вместо храбрости; не щадила новой денежной силы, которая начала соперничать с силою меча. Сатира нашла себе самое широкое поприще на театральных подмостках: сюда выводила она все сословия, все классы общества и за свою смелость и цинизм часто подвергалась сильным преследованиям; кроме того, в эпоху Возрождения ей был нанесен удар стремлением подражать античной комедии: здесь бедная крестьяночка должна была уступить знатной барыне. Но холодные подражания латинской, а потом испанской комедии не могли долго продержаться на сцене; французское общество требовало живой народной комедии, и для удовлетворения этой общественной потребности явился Мольер.

Мольер был дитя народа: сын обойщика, долго странствующий актер, он стал известен комедиею «Precieuses ridicules» (1659), где насмеялся над искусственностию, чопорностию, донкихотством в чувствах, отношениях и языке; комедия эта имела важное значение как протест против ложного, неестественного, ходульного во имя истины, простоты и жизни. Мольер приобрел себе покровителя в знаменитом Фуке; но падение Фуке не повредило ему: он успел приобрести благосклонность самого Людовика XIV. Понятно, что положение комического поэта в царствование Людовика было очень затруднительно: он должен был ограничиться изображением общечеловеческих слабостей, слабых же сторон современного французского общества он мог касаться очень осторожно, и только таких слабостей, над которыми было угодно посмеяться королю. Людовик XIV позволил Мольеру выводить на сцену маркизов в смешном виде, потому что король не был охотник до людей, думавших, что они имеют значение помимо его. Но опасность была для Мольера не со стороны одного короля: это обнаружилось, когда он поставил на сцену «Тартюфа», в котором представил святошу, позволяющего себе разные гнусности. Поднялась буря: архиепископ парижский издает послание против комедии; первый президент парламента запрещает ее представление в Париже; знаменитый проповедник Бурдалу громит ее с церковной кафедры; Людовик испуган, колеблется, позволяет, запрещает, наконец снова разрешает представление комедии.

«Вот комедия, – говорит сам Мольер о «Тартюфе», – которая наделала много шума, которая долго была преследуема, илюди, в ней представленные, доказали, что они могущественнее во Франции всех тех, которых я представлял до сих пор. Маркизы, precieuses, рогоносцы и медики спокойно сносили, что их вывели на сцену, и показывали вид, что вместе со всеми забавляются своим изображением. Но лицемеры разгневались и нашли странным, как я осмелился представить их гримасы и насмеяться над промыслом, которым столько порядочных людей занимаются. Это – преступление, которого они не могли мне простить, и вооружились против моей комедии с страшным бешенством. Следуя своей похвальной привычке, они прикрыли свои интересы интересами Божиими, и «Тартюф», по их словам, оскорбляет благочестие; пьеса с начала до конца наполнена нечестием, и все в ней достойно огня. Я бы не обратил внимания на их слова, если б они не постарались вооружить против меня людей, которых я уважаю, привлечь на свою сторону людей действительно благонамеренных. Если бы взяли труд рассмотреть добросовестно мою комедию, то, без сомнения, нашли бы, что мои намерения невинны и что в ней нет насмешек над тем, что достойно уважения. Эти господа внушают, что нельзя в театре говорить о подобных вещах; но я их спрашиваю: на чем они основывают такое прекрасное правило? Если цель комедии – исправлять людские пороки, то я не вижу причины, почему между пороками должны быть привилегированные; а порок, о котором идет речь, вредит государству более, чем всякий другой. Меня упрекают, что я вложил благочестивые слова в уста моего лицемера; но разве я мог без этого верно представить характер лицемера? – Но, говорят, он в четвертом акте проповедует гибельное учение: но разве это учение содержит в себе что-нибудь новое?»

Во втором обращении к королю по поводу «Тартюфа» Мольер высказывается откровеннее о причинах, поднявших бурю: «Напрасно я поставил комедию под названием «Лицемера» и переодел действующее лицо в платье светского человека, напрасно я надел на него маленькую шляпу, длинный парик, шпагу и кружева по всему платью; напрасно исключил я старательно все то, что могло бы дать хотя тень предлога к придирке знаменитым оригиналам портрета, мною нарисованного: все это ни к чему не послужило». В этих словах объяснение всего дела: «Тартюф» есть продолжение старинных сатирических песенок и театральных представлений, осмеивавших духовенство, недостойные члены которого необходимо являлись лицемерами. Мольер боялся одного – оскорбить «деликатность души королевской относительно предметов религиозных», как сам выражается, и потому переодел своего аббата в светское платье; но маска была надета не очень плотно: все догадались, в чем дело, и заинтересованные подняли шум, тем более сильный, что Мольер был известен как воспитанник Гассанди, как член небольшого общества новых эпикурейцев, которые стремление к наслаждению соединяли с неверием, знали, следовательно, что Мольер осмеивал лицемерие вовсе не в видах нравственности и религии, вовсе не хотел выставить в «Тартюфе» атеиста, надевшего маску религиозности, а просто хотел посмеяться над своими врагами, сказавши им: вы не лучше нас, у вас такие же страсти и стремления удовлетворять им, вы еще хуже нас, но свои дурные дела делаете втихомолку, а кричите против нас во имя требований вашей религии.

Мольер победил в борьбе, потому что если враги его, оригиналы портрета, начертанного им в «Тартюфе», пользовались деликатностию души королевской относительно предметов религиозных, то он нашел еще более чувствительную сторону в душе королевской, чтобы побудить Людовика XIV снять запрещение с комедии. В конце ее говорится: «Успокойтесь: мы живем под государем – врагом неправды, под государем, которого очи проникают в глубину сердец, которого не может обмануть все искусство лицемеров».

Мольер имел полное право говорить, что порок, выведенный им в «Тартюфе», вредит государству более, чем всякий другой. Действительно, человек замаскированный есть самый опасный член общества, которое для правильности всех своих отношений и отправлений требует правды, открытости. Но добросовестный писатель должен касаться лицемерия с большою осторожностию, ибо часто принимается за лицемерие совершенно другое. Есть люди с высшими стремлениями, послушные призыву религии, старающиеся сообразовать свои поступки с ее требованиями, и вот эти люди как люди не всегда выходят победителями в борьбе с искушениями, падают; они несчастны от сознания своего падения и при этом имеют еще слабость всеми средствами скрывать это падение от других; но когда скрыть его не могут, то со всех сторон раздаются крики: лицемер! обманщик! фарисей! Крики раздаются тем громче, что толпа людей мелких рада падению человека, выходившего из ряду; нравственное превосходство его кололо ее, и она теперь с торжеством заявляет, что и этот человек такой же, как и все, а только притворялся лучшим, святошею – из корыстных целей. В человеке чистые побуждения бывают так переплетены с нечистыми, что сам он с большим трудом может различить их и определить долю участия тех или других в известном поступке; отсюда – частые ошибки поэтов и историков в представлении характеров, – ошибки, состоящие в стремлении дать единство побуждениям, окрасить действующее лицо одною краскою: это гораздо легче, проще, но истина при этом страдает, и высокая цель искусства – сказать нам правду о человеке – не достигается.

Но в то время, когда во Франции столько даровитых людей устремились высказать правду о человеке самым наглядным образом, выставляя человека действующим пред глазами зрителей, причем явилась необходимость соединения двух искусств: искусства авторского и искусства сценического, в то самое время явился сильный протест против этого наглядного способа высказывания правды о человеке – против театра. Протест последовал во имя религии и со стороны католического духовенства, и со стороны янсенистов. Янсенист Николь высказался так: «Комедия, говорят ее защитники, есть представление действий и слов – что ж тут дурного? Но есть средство предохранить себя от всякого заблуждения на этот счет – это рассматривать комедию не в химерической теории, но на практике, в исполнении которой мы бываем свидетелями. Надобно обратиться к тому, какую жизнь ведет актер, какое содержание и цель наших комедий, какое влияние производят они на тех, которые их представляют, и на тех, которые присутствуют при их представлении, и потом исследовать, имеет ли все это какое-нибудь отношение к жизни и чувствам истинного христианина. Зрелище не может обойтись без артиста; чувства обыкновенные и умеренные не поразят; таким образом, чувства не только обольщены внешностью, но душа подвергается нападениям со всех чувствительных сторон».

Разумеется, мы не можем согласиться с суровым янсенистом в том, что верное изображение человека с его страстями может действовать развращающим образом на человека; но, с другой стороны, мы не можем не признать, что в его словах есть значительная доля правды: так, он имел полное право указать на безнравственную жизнь актеров, которые бывали вместе и сочинителями пьес; можно ли было ожидать, чтобы такие люди имели в виду нравственные цели? Противники театра особенно могли указать на то, что театр сделал с женщинами, которые посвящали себя ему, – в каком виде явился этот образчик женского труда, женской общественной деятельности? Противники театра имели право утверждать, что высокое значение театра держится только в теории, а на практике театр служит забавою для толпы, и забавою часто безнравственною, особенно в комедии, где старались понравиться толпе циническими выходками, от которых и Мольер вовсе не был свободен.

Янсенист Николь, мнение которого о театре мы привели, принадлежит к числу так называемых моралистов, проницательных наблюдателей над явлениями мира внутреннего и внешнего, изложивших выводы из своих наблюдений в форме кратких заметок мыслей или правил. Выводы Николя, как и выводы Паскаля, проникнуты религиозно-нравственным взглядом; он указывает на несовершенство явлений внутреннего и внешнего мира, но вместе с тем успокаивает и возвышает душу указанием на высшее, религиозное стремление. Но между французскими моралистами описываемого времени есть один, отличающийся тонкостью в наблюдениях и часто верностию в выводах и вместе с тем оставляющий в душе читателя самое безотрадное впечатление, потому что у него выставляется в человеке только одна темная сторона, а для всего хорошего, возвышенного выискиваются дурные, мелкие, своекорыстные побуждения; вы слышите хохот демона над тем, что человек привык любить и уважать; автор «ничего во всей природе благословить не хочет».

Ларошфуко

Этот автор есть знаменитый герцог Ларошфуко, принимавший деятельное участие в движениях Фронды. Из этих движений, кончившихся ничем, из этого раздражения без удовлетворения Ларошфуко вынес истомленную душу, исполненную неверия в нравственное достоинство человека; все люди являлись ему в виде героев Фронды: «Когда великие люди падают под бременем несчастий, то открывается нам, что мы переносим эти несчастия только благодаря силе своего самолюбия, а не благодаря силе своего духа и что, исключая великое тщеславие, герои сделаны из такой же глины, как и остальные люди. Презрение к богатству было у философов тайным желанием отомстить за свои достоинства несправедливой судьбе презрением тех благ, которых она их лишила. Ненависть к фаворитам есть не иное что, как любовь к фавору; люди, не добившиеся фавора, утешают себя презрением к тем, которые его добились. Любовь к правосудию в большинстве людей есть не иное что, как боязнь потерпеть несправедливость; то, что люди называют дружбою, есть уважение к интересам друг друга, мена услуг, общение, при котором самолюбие имеет всегда в виду что-нибудь выиграть. Люди не жили бы долго в обществе, если бы не обманывали друг друга. Старики любят давать хорошие наставления, чтоб утешить себя в невозможности давать дурные примеры. Постоянство в любви есть всегдашнее непостоянство: сердце постепенно привязывается то к одному, то к другому качеству особы, и выходит, что постоянство есть непостоянство, которое вращается в одном и том же предмете. Добродетель не шла бы так далеко, если бы тщеславие ее не сопровождало. Великодушие презирает все, чтоб иметь все. Отчего любовники и любовницы не скучают быть вместе? Оттого, что постоянно говорят друг о друге». Презрение к нравственному достоинству человека вело естественно к материализму, и Ларошфуко утверждает между прочим, что «сила и слабость духа суть выражение неправильное: в сущности это хорошее или дурное расположение органов тела»; или: «все страсти суть не иное что, как различные степени теплоты крови».

Боссюэ

Таким образом, сын Фронды Ларошфуко является продолжателем того темного направления, которому янсенизм со своими Паскалями и Николями был противодействием . Но янсенизм был явлением опальным из Западной Церкви, которая в описываемое время выставила во Франции более правоверного представителя в знаменитом Боссюэ. В самый разгар Фронды, когда в гостиных и на улицах раздавались громкие крики против верховной власти, молодой духовный говорил сильную проповедь на текст « Бога бойтеся, царя чтите». Этот молодой духовный был Боссюэ. Фронда стихла, истомленное ею общество вызывало крепкую власть, и Боссюэ является подле Людовика XIV с тем же текстом, который развивает не в одной проповеди, но проводит чрез целый ряд сочинений, носящих печать сильного таланта и потому имеющих сильное влияние на общество. Людовик XIV не хочет ограничиться только своим временем, не хочет воспользоваться только известным расположением общества, чтобы на деле усилить свою власть, устранить здесь и там разные препятствия для нее: в ранней молодости своей он был свидетелем сильного волнения, был свидетелем, как власть колебалась, преклонялась пред народными требованиями, слышал зловещее слово «республика», а с той стороны пролива приходили страшные вести, что трон низвержен и король погиб на плахе; Людовик XIV в молодости пережил страшное время, страшную борьбу, пережил внимательным зрителем, сильно заинтересованным участником; чувство и мысль его были напряжены; он видел близко опасность и знал, что для борьбы с нею недовольно одной материальной силы, недовольно тех субсидий, которые он давал английским королям для противодействия либеральным стремлениям по ту сторону пролива, – Людовик искал других средств, хотел составить для себя и для потомков своих правила, теорию, науку и противопоставить это учение другому, которое шло с опасного острова.

Теория Людовика XIV, составившаяся под впечатлениями английской революции и французской Фронды, вторит английским охранительным теориям, которые явились вследствие стремления противодействовать революционным движениям. Вот основания этой теории: «Франция есть государство монархическое в полном смысле этого слова. Король представляет здесь всю нацию, и каждый частный человек представляет только самого себя пред королем, следовательно, вся власть находится в руках короля и не может быть никаких других властей, кроме установленных им. Нация во Франции не составляет отдельного тела: она пребывает вся в особе короля. Все, что находится в нашем государстве, принадлежит нам бесспорно. Деньги, которые находятся в нашей казне и которые мы оставляем в торговле наших подданных, должны быть одинаково ими оберегаемы. Короли суть полновластные господа и распоряжаются неограниченно всеми имуществами, которые находятся во владении как духовных, так и светских людей, смотря по надобности».

Боссюэ подкрепляет эту теорию. «Закон, – говорит он, – есть вначале условие или торжественный договор, в котором люди, по соизволению государей, определяли, что необходимо для образования общества. Это не значит, что сила законов зависит от согласия народов, но значит только, что государю помогают самые мудрые люди из народа. Первая власть есть власть отеческая в каждом семействе; потом семейства соединились в обществе под властью государей, которые заменили им отцов. Вначале было множество маленьких владений; завоеватели нарушили это согласие народов. Монархия есть форма правления самая обыкновенная, самая древняя и самая естественная. Из всех монархий лучшая наследственная. Что касается других форм правления, то вообще государство должно оставаться при той форме, к которой привыкло. Кто намеревается разрушить законность форм правления, каковы бы они ни были, есть не только общественный враг, но и враг Божий. Власть государева неограниченна. Государь в своих приказаниях не должен отдавать отчета никому. Государи – от Бога и участвуют, в некотором смысле, в божественной независимости. Против власти государя нет другого средства, кроме той же власти государя. Государи, впрочем, не освобождены от повиновения законам (по праву, на самом же деле никто не может принудить их повиноваться закону). Власть государя подчинена разуму. Подданный может ослушаться государя только в одном случае: когда государь приказывает что-нибудь против Бога (но и в этом случае сопротивление должно быть страдательное). Подданные обязаны платить дань государю (т. е. согласие народа не нужно для взимания податей). Государь должен употреблять свою власть для истребления в своих владениях ложных религий. В нечестивом заблуждении находятся те, которые отвергают право государя употреблять принудительные меры в деле религии на том основании, что религия должна быть свободна».

Портрет Боссюэ. Художник Г. Риго, 1702

Людовик XIV сначала не шел так далеко в этом отношении, как Боссюэ; около 1670 года он писал: «Мне кажется, что люди, желавшие употреблять насильственные меры против протестантизма, не понимали свойства этого зла, произведенного отчасти умственною горячкою, которой надобно дать пройти нечувствительно, а не поджигать сильным противодействием, бесполезным в том случае, когда язва не ограничивается известным числом людей, но распространена по всему государству. Лучшее средство уменьшить мало-помалу число гугенотов во Франции – это не отягощать их никакою новою строгостию, соблюдать права, данные им моими предшественниками, но не уступать им ничего более и самое соблюдение дарованных прав ограничить возможно узкими пределами, которые предписываются правосудием и приличием. Что касается милостей, зависящих от меня одного, то я решил не давать им никакой: пусть им приходит от времени до времени на ум, согласно ли с рассудком добровольно лишаться выгод. Я решился также наградами привлекать тех, которые окажутся покорными, воодушевлять, по возможности, епископов, чтоб они заботились об их обращении; назначать на духовные места только людей испытанного благочестия, трудолюбия, знания, способных своим поведением уничтожить в Церкви те беспорядки, которые произошли вследствие недостойного поведения их предшественников».

Людовик старался вначале употреблять сильные меры против протестантизма, потому что эта язва была распространена по всему государству; но была другая язва, ограниченная небольшим числом людей, с которою поэтому не нужно было церемониться, то был янсенизм. Гугенотская ересь была ересь старая; Людовик не был виноват в том, что предшественники его надавали ей прав; но янсенизм была ересь рождающаяся, по выражению Людовика; обязанность короля состояла в том, чтоб истребить ее в зародыше; папа и король приказывали еретикам опомниться, но они не слушались. Но если у янсенистов были сильные враги, то были и сильные покровители, которые желали путем мирных соглашений удержать при католической Церкви даровитых и энергических борцов. Еретик-янсенист Николь ревностно защищал против протестантов догмат пресуществления.

Печальные результаты движения на покатом пути отрицания, движения, начавшегося с лютеровой реформы, тревожили все более и более протестантов, желавших остаться христианами, но не чувствовавших под собою твердой почвы, а тут выступает Боссюэ со своим «Изложением католической веры», написанным с большим талантом и умеренностью. «Можно, – говорит Боссюэ, – сохранить последовательность, установить единство в плане учения, когда или совершенно предаются вере, как католики, или совершенно предаются разуму человеческому, как неверующие; но когда хотят смешивать то и другое, то приходят к мнениям, противоречия которых указывают на явную фальшивость дела». Протестантов поражала умеренность, с какою было написано «Изложение католической веры». «Это не папское учение, – кричали пасторы, – папа не утвердит его». Но папа имел благоразумие утвердить. Протестанты начали обращаться в католицизм; сильное впечатление было произведено обращением Тюренна, между гугенотами уже почти не было людей из знатных фамилий.

В некоторых местах Оверни землевладельцы претендовали еще на jus primae noctis, и новобрачные должны были откупаться

В память Grands-Jours была выбита медаль с надписью: Provinciae ab injuriis potentiorum vindicatae: Провинции, освобожденные от насилия сильных.

Мода эпохи Людовика XIV (1660-1715)

Признаюсь - очень люблю фильмы об Анжелике! Когда я в первый раз увидела их на большом экране, я просто влюбилась в платья главной героини, особенно то самое, золотое, помните? А как легко Анжелика бегала в этих роскошных туалетах по коридорам Лувра, очаровывала, боролась и влюблялась...Однако так ли на самом деле была легка и очаровательна мода тех лет?

Итак, мода времен Короля-Солнце, как сам себя, нимало не смущаясь, называл Людовик XIV ...

Супруга Людовика XIY

Людовик XIV не получил глубокого книжного образования, но обладал незаурядными природными способностями и превосходным вкусом. Его склонность к роскоши и увеселениям сделала Версаль самым блестящим двором Европы и законодателем моды.

Изменились идеалы красоты. Мужчина-рыцарь, воин окончательно превратился в светского придворного. Обязательное обучение дворянина танцам и музыке придает его облику пластичность. На смену грубой физической силе приходят иные, высоко ценимые качества: ум, сметливость, изящество. Мужественность XVII в. — этовеличественность осанки, и галантное обращение с дамами.

С началом правления Людовика XIV поменялись идеалы мужской красоты. Красавцем теперь стал называться мужчина, не способный к физическому труду. Красивая тонкая кисть, непригодная к работе, зато умеющая нежно и деликатно ласкать. Красивая маленькая ножка, движения которой похожи на легкий танец, едва способная ходить и совершенно не способная ступать решительно и твердо.

Стоимость нарядов стала фантастической, — например, один из костюмов Людовика XIV имел около 2 тыс. алмазов и бриллиантов. Подражая королю, придворные старались не отстать от моды на роскошные одеяния и если не превзойти самого Короля-Солнце, то, по крайней мере, не ударить в грязь лицом друг перед другом. Недаром пословица того времени гласила: «Дворянство носит свои доходы на плечах». В мужском гардеробенасчитывалось не менее 30 костюмов по числу дней в месяце — и менять их полагалось ежедневно.

К концу XVII в. в основном складываются три важных компонента, из которых и сегодня состоит мужская одежда, — сюртук, жилет и штаны.

Мужской костюм дополняли шелковые или шерстяные чулки белого, голубого, красного цвета с вышивкой и узором; галстук, завязывающийся бантом; и парики, оставившие заметный след в истории моды. Молва приписывает их появление Людовику XIV . В детстве и юности у него были прекрасные волосы — предмет зависти всех модников. Облысев из-за болезни, он заказал себе парик. С этих пор парики стали обязательной принадлежностью костюма на 150 лет!

Золотистый или рыжеватый парик расчесывали на пробор посередине; два его крыла обрамляли лицо красиво лежащими рядами локонов. На рубеже XVII-XVIII вв. парик приобретает пирамидальную форму и изготовляется из светлых, а затем каштановых волос, длинными прядями спадавших на грудь и спину. Мужская голова становится похожей на голову льва с густой гривой.

Парик как бы олицетворял величие и неприступность его владельца. При таком обилии волос на голове они полностью исчезают с лица, — даже те крохотные усики, что совсем недавно украшали верхнюю губу. Модники того времени румянились и чернили брови так, что своим обликом напоминали дам.

Идеал женской красоты сочетал парадность и кокетство. Женщина должна быть высокой, с хорошо развитыми плечами, грудью, бедрами, очень тонкой талией (с помощью корсета ее затягивали до 40 сантиметров) и пышными волосами. Роль костюма в выражении идеала красоты становится огромной, как никогда ранее.

Кстати, корсет был очень тяжелым (почти 1 кг, в него вшивались пластины из китового уса). Естественно, торговля китовым усом становилась с каждым днем все прибыльнее. Мода на тонкую талию порой приводила к тому, что иные дамы ежедневно падали в обморок (приходилось носить с собой нюхательную соль), а иногда и к трагедии — жесткий каркас корсета пропарывал печень.

Женщины носили сложные, высокие (до 50-60 сантиметров) прически, поддерживаемые проволокой; с прически ниспадали богатые кружева. Одна из наиболее модных причесок того времени называлась а ля Фонтанж, в честь фаворитки Короля-Солнца. Она удержалась в моде до смерти Людовика XIV.

Женская мода второй половины XVII в. менялась чаще, чем мужская, ведь ее законодательницами были многочисленные фаворитки Людовика XIV . Правда, дамскому гардеробу присуща одна общая черта — стремление подчеркнуть ту часть женского тела, которая у очередной фаворитки была более привлекательной или искусно скрыть менее привлекательную. Это естественное желание честолюбивой любовницы, пытающейся всеми доступными способами продлить свою власть при королевском дворе.

Женские платья тех времен были настоящими произведениями искусства. Они должны были достигнуть одной цели: сделать женское тело как можно более привлекательным, скрыв все его некрасивые части. В идеале - чтобы понравиться королю! Шились платья из яркого, сочного цвета тканей, насыщенных темных тонов. Дамы носили три юбки одну поверх другой: первая, верхняя -" скромница", вторая - "шалунья", а третья, нижняя - "секретница". Лиф платья из китового уса затянут так, что женщина начинает соблазнительно прогибаться вперед. Вообще, корсеты в это время стали походить на диковинные картины, на них нашивали банты, цветы, украшали драгоценными камнями.

Во Франции считалось вполне естественным, что король, если он здоровый и нормальный мужчина, имеет любовниц, лишь бы при этом соблюдались приличия. Тут же необходимо заметить, что Людовик никогда не путал любовные дела с государственными. Он не допускал вмешательства женщин в политику, расчетливо отмеряя границы влияния своих фавориток.

Среди многочисленных возлюбленных короля обычно выделяют три фигуры. Бывшая фавориткой в 1661—1667 гг. тихая и скромная фрейлина Луиза де Лавальер, четыре раза рожавшая от Людовика, была, пожалуй, самой преданной и самой унижаемой из всех его любовниц. Когда она стала не нужна королю, то удалилась в монастырь, где провела остаток своей жизни.

Несмотря на то, что она не отличалась красотой и немного прихрамывала, ей удалось очаровать молодого короля своей миловидностью, природной грацией и приветливым нравом. Лавальер отличали ангельская скромность и целомудрие, наложившие отпечаток и на женскую моду того времени. Именно ей дамы обязаны стремлением создать удобные домашние наряды, столь необходимые для семейной жизни.

В некотором роде контраст по сравнению с ней представляла Франсуаза-Атенаис де Монтеспан, «царившая» (с.422) в 1667—1679 гг. и родившая королю шестерых детей. Это была красивая и гордая женщина, уже бывшая замужем.

Чтобы супруг не мог увезти ее от двора, Людовик дал ей высокий придворный чин сюринтендантки двора королевы. В отличие от Лавальер, Монтеспан в окружении короля не любили: один из высших церковных авторитетов франции епископ Боссюэ даже требовал удаления фаворитки от двора. Монтеспан обожала роскошь и любила приказывать, но и она знала свое место.

Период с 1667 по 1679 г., именуемый периодом расточительной мотовки, высокой и статной, остроумной и высокомерной, страстной и коварной южанки, с удивительными формами и пламенным взором, госпожи Франсуазы-Атенаис де Монтеспан (1641-1707),

В это время костюм отличался сложностью и пышностью, декоративной изощренностью и излишней роскошью: золотые кружева, золотая парча, золотые вышивки, золото на золоте, бриллиант на бриллианте. Как писала знаменитая модница той поры мадам де Севинье: «Все это перевито золотом, и все это перемешано с золотыми вещичками, а все вместе составляет платье из необыкновенной ткани. Надо было быть волшебником, чтобы создать такое произведение, выполнять эту немыслимую работу». Таков был костюм маркизы де Монтеспан.

Мадам де Монтеспан с детьми

Время с 1677 по 1681 г. определялось вкусами мадемуазель Марии-Анжелики де Фонтанж 1561-1681) — безукоризненной красавицы со светло-пепельными волосами и огромными светло-серыми бездонными глазами, молочной кожей и естественно-розовыми щечками. Девица Фонтанж пленила короля молодостью, свежестью, как бы сказали сегодня, невероятной сексапильностью, но уж никак не умом, весьма ограниченным. Одна из придворных дам, Лизелотта фон Пфальц, писала, что она была прелестна, как ангел, от кончиков пальцев ног до корней волос. Даже люто ненавидевшая ее мадам де Монтеспан называла Марию-Анжелику прекрасной... статуей — столь восхитительны были ее формы.

В ту пору костюм освободился от вычурных форм предыдущего периода, стал изысканнее и проще, но не утратил кокетливости. И вообще, все связанное с Фонтанж носило отпечаток изящной игры. Именно Фонтанж, играя в крестьянку или торговку, сделала обязательным ношение фартука (таблие). Чисто декоративный, но, как правило, из драгоценного кружева, он из чисто плебейской одежды превратился в парадный «фасад» женского аристократического платья.

Благодаря Фонтанж вошла в моду прическа названная в ее честь, - «а-ля Фонтанж». Сколь интересна история возникновения этой кокетливой прически, столь поучительна и судьба ее красива создательницы.

Как-то в 1680 г. на охоте в лесах Фонтенбло красавица, носясь на коне, растрепала свою прическу, чтобы поправить ее, нисколько не смущаясь, подняла на глазах у всего опешившего двора подол юбки до бедра, сняла красную подвязку от чулок и кокетливо перевязала ей свои прекрасные волосы. Бантики кружевной подвязки расположились лесенкой надо лбом красавицы. Эта незатейливая импровизированная прическа очаровала короля, и он попросил свою возлюбленную, чтобы она другой не носила. Естественно, что уже на следующий же день ее примеру последовали все придворные дамы и девицы (если таковые еще имелись) в надежде на соответствующую благосклонность короля-Солнце, и прическа «а-ля Фонтанж» вошла в моду на 30 лет.

На сооружение фонтанжа уходила масса времени, что не позволяло женщинам не то что мыть голову, но даже ежедневно расчесывать волосы. Даже аристократки делали это раз в 1-2 недели, мещанки же причесывались и того реже - раз в месяц. Благодаря этому распространенным явлением при королевских дворах становятся неприятные насекомые - вши и блохи.

На какой-то период европейские красавицы отказались от фонтанжа, когда в 1713 г. на приёме в Версале англичанка, герцогиня Шрусбери, предстала перед Людовиком XIV с гладко зачесанными волосами. Тотчас в моду вошла маленькая, гладкая причёска с рядами ниспадающих на плечи локонов. Популярность маленьких причёсок сохранялась довольно долго, -до 70-х годов XVIII в.

Судьба прехорошенькой госпожи Фонтанж трагична. 21 июня 1681 года в возрасте 22-х лет она скончалась от воспаления легких, осложненного потерей крови при родах. Одно время ходили слухи об отравлении ее ревнивой и властной экс-фавориткой де Монтеспан, но как обстояло дело на самом деле нам не дано узнать...

В отличие от Генриха IV , сходившего в 56 лет с ума по 17-летней Шарлотте де Монморанси, овдовевший в 45 лет Людовик XIV вдруг стал стремиться к тихому семейному счастью. В лице своей третьей фаворитки Франсуазы де Ментенон, которая была старше его на три года, король нашел то, что искал. Несмотря на то, что в 1683 г. Людовик вступил с Франсуазой в тайный брак, его любовь была уже спокойным чувством человека, предвидевшего старость. Красивая, умная и набожная вдова известного поэта Поля Скаррона была, очевидно, единственной из женщин, способной оказывать на него влияние.

С «воцарением» Ментенон в костюме обнаружилась тенденция к строгости и умеренности. Например, очень откровенное декольте времен госпожи Монтеспан, сменилось почти глухим платьем. Под влиянием Ментенон король даже ввел полицию нравов для борьбы с излишне глубоким декольте. Полицейские на улице стали измерять линейкой глубину декольте у галантных дам. Наказание было весьма оригинальным: у «провинившихся» срезали волосы — для париков требовалось много материала. Излишняя мишура в виде кружев и лент отпала.

В XVII веке нижнее белье — кальсоны — женщины, как известно, не носили, считая это позорным.

А вот форма и, отчасти, глубина выреза менялись. Все зависело от прихоти очередной фаворитки. Сначала, во времена мадам де Лавальер, декольте имело форму неглубокого овала, затем, когда настал черед госпожи де Монтеспан, у которой по восторженным отзывам льстивых современников была грудь, «в которой можно было утонуть», декольте стало столь бесстыдно открытым и глубоким, что кавалер получал исчерпывающую информацию о его содержимом.

Людовика XIV еще при жизни называли Король-Солнце. Именно при нем Франция сделалась столицей моды. Сам король диктовал стиль одежды и вводил в моду те или иные предметы. Его парики, каблуки и трости перенимал весь цивилизованный мир, а его фаворитки тут же становились иконами стиля. Мода Короля-Солнца прошла 4 этапа — от легких и непринужденных одеяний юности до суровой, почти пуританской стилистики заката.

Источников очень много.

Правление французского монарха Людовика XIV называют Великим, или Золотым веком. Биография Короля Солнце наполовину состоит из легенд. Убежденный сторонник абсолютизма и божественного происхождения королей, он вошел в историю как автор фразы

«Государство – это я!».

Рекорд длительности пребывания монарха на троне – 72 года – не побил ни один европейский король: дольше удерживались при власти лишь единицы римских императоров.

Детство и юность

Появление дофина, наследника рода Бурбонов, в первых числах сентября 1638 года народ встретил ликованием. Монаршие родители – и – ждали этого события 22 года, все это время брак оставался бездетным. Рождение ребенка, к тому же мальчика, французы восприняли как милость свыше, назвав дофина Луи-Дьедонне (Богоданный).

Всенародное ликование и счастье родителей не сделали детство Луи счастливым. Спустя 5 лет умер отец, мать с сыном переехали в Пале-Рояль, ранее дворец Ришелье. Наследник престола рос в аскетической обстановке: кардинал Мазарини – фаворит правительницы – перетянул власть, в том числе управление казной, на себя. Маленького короля скупой священник не жаловал: денег на развлечения и учебу мальчика не выделял, в гардеробе Луи-Дьедонне было два платья с заплатами, мальчик спал на дырявых простынях.

Мазарини объяснял экономию гражданской войной – Фрондой. В начале 1649 года, спасаясь от мятежников, монаршее семейство покинуло Париж и поселилось в загородной резиденции в 19 километрах от столицы. Позже пережитый страх и лишения трансформировались в любовь Людовика XIV к абсолютной власти и неслыханному расточительству.

Через 3 года смуту подавили, волнения улеглись, сбежавший в Брюссель кардинал вернулся к власти. Бразды правления государством он не выпускал до смерти, хотя Людовик считался полноправным престолонаследником с 1643 года: ставшая регентом при пятилетнем сыне мать добровольно уступила власть Мазарини.

В конце 1659 года война между Францией и Испанией закончилась. Подписанный Пиренейский договор принес мир, который скрепил брак Людовика XIV и принцессы Испании . Через 2 года кардинал умер, и Людовик XIV взял бразды правления в свои руки. 23-летний монарх упразднил должность первого министра, созвал Государственный совет и провозгласил:

«Вы думаете, господа, что государство – это вы? Государство – это я».

Людовик XIV дал понять, что с этого момента делиться властью не намерен. Даже матери, которую до недавних пор Луи побаивался, было указано место.

Начало правления

Ранее ветреный и склонный к щегольству и кутежам дофин удивил придворную знать и чиновников трансформацией. Людовик заполнил пробелы в образовании – ранее он едва умел читать и писать. От природы здравомыслящий, молодой император молниеносно вникал в суть проблемы и решал ее.

Луи выражался ясно и кратко, государственным делам посвящал все время, но самомнение и гордыня монарха оказались безмерными. Все королевские резиденции казались Людовику слишком скромными, поэтому в 1662 году Король Солнце превратил охотничий домик в городе Версаль, что в 17 километрах на западе от Парижа, в дворцовый ансамбль неслыханных масштабов и роскоши. 50 лет на его обустройство шло 12-14% ежегодных расходов государства.

Первые двадцать лет правления монарх жил в Лувре, затем в Тюильри. Пригородный замок Версаль стал постоянной резиденцией Людовика XIV в 1682 году. После переезда в крупнейший в Европе ансамбль Луи бывал в столице короткими наездами.

Пышность королевских апартаментов подтолкнула Луи к установлению громоздких правил этикета, касавшихся даже мелочей. Чтобы мучимый жаждой Людовик выпил стакан воды или вина, требовалось пять слуг. Во время молчаливой трапезы за столом сидел только монарх, стул не предлагался даже знати. После обеда Людовик встречался с министрами и чиновниками, а если болел, Совет в полном составе приглашался в королевскую опочивальню.

Вечером Версаль открывался для увеселений. Гости танцевали, угощались изысканными блюдами, играли в карты, к которым пристрастился Луи. Салоны дворца носили названия, в соответствии с которыми меблировались. Ослепительная Зеркальная галерея имела в длину 72 метра и в ширину 10. Цветной мрамор, зеркала от пола до потолка украшали внутреннее убранство помещения, тысячи свечей горели в золоченых канделябрах и жирандолях, заставляя серебряную мебель и каменья в украшениях дам и кавалеров гореть огнем.

При дворе короля благосклонностью пользовались писатели и артисты. В Версале ставились комедии и пьесы , Жана Расина и Пьера Корнеля. На Масленицу во дворце устраивались маскарады, а летом двор и челядь выезжали в присоединенную к версальским садам деревню Трианон. В полночь Людовик, покормив собак, уходил в опочивальню, где ложился спать после длинного ритуала и десятка церемоний.

Внутренняя политика

Людовик XIV умел подбирать способных министров и чиновников. Министр финансов Жан-Батист Кольбер укрепил благосостояние третьего сословия. При нем торговля и промышленность процветали, окреп флот. Маркиз де Лувуа реформировал войска, а маршал и военный инженер маркиз де Вобан построил крепости, ставшие наследием ЮНЕСКО. Граф де Тоннер – госсекретарь по военным делам – оказался блестящим политиком и дипломатом.

Управление государством при Людовике 14-м осуществляли 7 советов. Глав провинций назначал Людовик. Они поддерживали владения в боевой готовности на случай войны, содействовали справедливому правосудию и держали народ в повиновении монарху.

Городами управляли корпорации или советы, состоящие из бургомистров. Тяжесть фискальной системы легла на плечи мелких буржуа и крестьян, что неоднократно приводило к восстаниям и бунтам. Бурные волнения вызвало введение налога на гербовую бумагу, следствием которого стало восстание в Бретани и на западе государства.

При Людовике XIV принят Торговый кодекс (Ордонанс). Чтобы воспрепятствовать миграции, монарх издал эдикт, согласно которому у покинувших страну французов отбиралось имущество, а тех граждан, которые поступали на службу к иностранцам кораблестроителями, дома ждала смертная казнь.

Государственные должности при Короле Солнце продавались и передавались по наследству. В последние пять лет правления Людовика в Париже продали 2,5 тысячи должностей на сумму 77 млн ливров. Из казны должностным лицам не платили – они жили за счет налогов. Например, маклеры получали пошлину с каждой бочки вина – проданной или купленной.

Иезуиты – духовники монарха – превратили Луи в орудие католической реакции. У противников – гугенотов – отбирались храмы, им запрещали крестить детей и венчаться. Браки между католиками и протестантами запрещались. Религиозные гонения заставили 200 тысяч протестантов переехать в соседние Англию и Германию.

Внешняя политика

При Людовике Франция много и успешно воевала. В 1667-68 годах войско Луи захватило Фландрию. Спустя 4 года началась война с соседней Голландией, на помощь которой поспешили Испания и Дания. Вскоре к ним присоединились немцы. Но коалиция проиграла, и Франции отошли Эльзас, Лотарингия и бельгийские земли.

С 1688 года череда военных побед Людовика становится скромнее. Австрия, Швеция, Голландия и Испания, к которым присоединились княжества Германии, объединились в Аугсбургскую Лигу и выступили против Франции.

В 1692 году в Шербурской гавани силы Лиги разбили флот французов. На суше Людовик побеждал, но война требовала все больше средств. Крестьяне бунтовали против увеличения налогов, на переплавку пошла серебряная мебель из Версаля. Монарх запросил мира и пошел на уступки: вернул Савойю, Люксембург и Каталонию. Независимой стала Лотарингия.

Наиболее изнурительной оказалась война Людовика за испанское наследство в 1701 году. Против французов снова соединились Англия, Австрия и Голландия. В 1707 году союзники, перейдя через Альпы, вторглись во владения Людовика 40-тысячным войском. Чтобы найти средства на войну, на переплавку отправили золотую посуду из дворца, в стране начался голод. Но силы союзников иссякли, и в 1713 году французы подписали Утрехтский мир с англичанами, а через год в Риштадте – с австрийцами.

Личная жизнь

Людовик XIV – король, попытавшийся жениться по любви. Но из песни слов не выкинешь – это не под силу королям. 20-летний Луи влюбился в 18-летнюю племянницу кардинала Мазарини, образованную девушку Марию Манчини. Но политическая целесообразность требовала от Франции заключения мира с испанцами, который могли скрепить брачные узы Людовика с инфантой Марией Терезией.

Напрасно молил Луи королеву-мать и кардинала позволить ему взять в жены Марию – его заставили жениться на нелюбимой испанке. Марию выдали замуж за итальянского принца, а в Париже состоялась свадьба Людовика и Марии Терезии. Но хранить верность супруге монарха не мог заставить никто – список женщин Людовика XIV, с которыми у него были романы, весьма внушительный.

Вскоре после женитьбы темпераментный король приметил супругу брата, герцога Орлеанского, – Генриетту. Чтобы отвести от себя подозрения, замужняя дама познакомила Людовика с 17-летней фрейлиной. Белокурая Луиза де ла Вальер хромала, но была мила и понравилась ловеласу Луи. Шестилетний роман с Луизой увенчался рождением четверых отпрысков, из них до совершеннолетия дожили сын и дочь. В 1667 году король отдалился от Луизы, подарив ей титул герцогини.

Новая фаворитка – маркиза де Монтеспан – оказалась противоположностью ла Вальер: пылкая брюнетка с живым и практичным умом была с Людовиком XIV 16 лет. Она сквозь пальцы смотрела на интрижки любвеобильного Луи. Две соперницы маркизы родили Людовику по ребенку, но Монтеспан знала, что ловелас вернется к ней, родившей ему восьмерых детей (выжили четверо).

Монтеспан проморгала соперницу, которой стала гувернантка ее детей – вдова поэта Скаррона, маркиза де Ментенон. Образованная женщина заинтересовала Людовика острым умом. Он беседовал с ней часами и в один день заметил, что без маркизы Ментенон ему тоскливо. После смерти супруги Марии Терезии Людовик XIV женился на Ментенон и преобразился: монарх стал религиозен, от былой ветрености не осталось и следа.

Смерть

Весной 1711 года скончался от оспы сын монарха – дофин Людовик. Наследником престола объявили его сына – герцога Бургундского, внука Короля Солнце, но и тот умер через год от лихорадки. Оставшийся ребенок – правнук Людовика XIV – унаследовал титул дофина, но заболел скарлатиной и скончался. Ранее Людовик дал фамилию Бурбон двоим сыновьям, которых ему родила вне брака де Монтеспан. В завещании они значились регентами и могли наследовать престол.

Череда смертей детей, внуков и правнуков подорвала здоровье Людовика. Монарх стал угрюмым и печальным, потерял интерес к государственным делам, мог целый день валяться в постели и дряхлел. Падение с лошади во время охоты стало для 77-летнего короля роковым: Людовик повредил ногу, началась гангрена. Предложенную медиками операцию – ампутацию – он отверг. Монарх сделал последние распоряжения в конце августа и скончался 1 сентября.

8 дней с усопшим Луи прощались в Версале, на девятый останки перевезли в базилику аббатства Сен-Дени и похоронили по католическим традициям. Эпоха правления Людовика XIV закончилась. Король Солнце правил 72 года и 110 дней.

Память

О временах Великого века снят не один десяток фильмов. Первый – «Железная маска» режиссера Аллана Дуона – вышел в 1929 году. В 1998-м Людовика XIV в приключенческой ленте «Человек в железной маске» сыграл . По фильму к процветанию Францию привел не он, а брат-близнец, занявший престол.

В 2015 году на экраны вышел французско-канадский сериал «Версаль» о временах правления Людовика и строительстве дворца. Второй сезон проекта вышел весной 2017-го, в том же году начаты съемки третьего.

О жизни Людовика написаны десятки сочинений. Его биография вдохновила на создание романов , Анн и Сержа Голон, .

• Согласно легенде, королева-мать родила близнецов, и у Людовика 14-го был брат, которого он скрывал от любопытных глаз под маской. Историки не подтверждают наличие у Людовика брата-близнеца, но и не отвергают категорически. Прятать родственника король мог, чтобы избежать интриг и не возбуждать потрясений в обществе.
• У короля был младший брат – Филипп Орлеанский. Дофин не стремился сесть на трон, удовлетворяясь тем положением, которое имел при дворе. Братья симпатизировали друг другу, Филипп называл Людовика «маленьким папой».

• О раблезианском аппетите Людовика XIV слагали легенды: монарх в один присест съедал столько провизии, сколько хватило бы для обеда всей свиты. Даже ночью камердинер приносил монарху еду.
• Поговаривают, что, помимо крепкого здоровья, причин для непомерного аппетита Луи было несколько. Одна из них – в теле монарха жил ленточный червь (цепень), поэтому Людовик кушал «за себя и за того парня». Доказательства сохранились в отчетах придворных лейб-медиков.

• Доктора 17 столетия полагали, что здоровый кишечник – пустой кишечник, поэтому Людовика регулярно потчевали слабительным. Неудивительно, что Король Солнце посещал уборную от 14 до 18 раз в день, расстройство желудка и газообразование для него были постоянным явлением.
• Придворный дантист Дака верил, что нет большего рассадника инфекции, чем испорченные зубы. Поэтому удалял зубы монарху недрогнувшей рукой до тех пор, пока к 40 годам во рту Людовика не осталось ничего. Удаляя нижние зубы, доктор сломал монарху челюсть, а дергая верхние, вырвал кусок неба, из-за чего у Луи образовалось отверстие. В целях дезинфекции Дака прижигал воспалившееся небо раскаленным прутом.

• При дворе Людовика духи и ароматическая пудра использовались в огромных количествах. Понятия о гигиене в 17 веке отличались от нынешних: привычки мыться у герцогов и челяди не было. Но зловоние, исходящее от Людовика, стало притчей во языцех. Одна из причин – непрожеванная пища, застревавшая в проделанной дантистом дыре в небе короля.
• Монарх обожал роскошь. В Версале и других резиденциях Луи насчитали 500 кроватей, в гардеробе короля была тысяча париков, а наряды для Людовика шили четыре десятка портных.

• Людовику XIV приписывают авторство туфель на каблуке с красной подошвой, ставших прототипом воспетых Сергеем Шнуровым «лабутенов». 10-сантиметровые каблуки добавляли монарху (1,63 метра) рост.
• Король Солнце вошел в историю как родоначальник «Большого стиля» (Grand maniere), который характеризует соединение классицизма и барокко. Дворцовая мебель в стиле Людовика XIV перенасыщена декоративными элементами, резьбой, позолотой.